4 декабря 1825 года в старой дворянской семье родился русский поэт Алексей Николаевич Плещеев. Он стал известен в 1840-х как автор революционных гимнов. Писал он и сатирические рассказы, в которых высмеивал чиновников и провинциальных помещиков. Также писатель состоял в кружке петрашевцев и часть своей жизни провёл в ссылке. Позже Плещеев работал журналистом и художественным критиком в изданиях «Отечественные записки» и «Северный вестник». Там он помогал публиковаться Антону Чехову, Семену Надсону, Всеволоду Гаршину и другим молодым писателям.
До 13 лет Плещеев учился на дому. Мать наняла ему педагогов по иностранным языкам, литературе, истории. С детства будущий писатель много читал, даже пробовал самостоятельно переводить с немецкого стихотворения Иоганна Вольфганга Гете. Его любимым поэтом был Михаил Лермонтов.
В 1840 году Алексей Плещеев по желанию матери поступил в Петербургскую школу гвардейских подпрапорщиков. Однако там почти не преподавали историю и литературу, а упор делали на военном деле и строевой подготовке. Уже на первом году обучения Плещеев попросил мать забрать его оттуда, но она отказывала. В школе писатель проучился ещё три года. На третьем курсе он не вернулся на учёбу из увольнения, которое воспитанники получали на выходных. Его отчислили, официальной причиной в приказе назвали болезнь.
Следующие несколько месяцев Плещеев готовился к университетским экзаменам. В том же году он поступил на восточное отделение филологического факультета Петербургского университета. С первых курсов поэт писал стихи, среди которых «Безотчетная грусть», «Дачи» и «Дездемоне». В начале 1844 года Плещеев послал свои произведения редактору журнала «Современник» Петру Плетневу. В том же году стихи Плещеева напечатали под общим заголовком «Ночные думы», там же поместили и его переводы с немецкого. Так, Алексей Николаевич вступил на литературное поприще восемнадцатилетним юношей. Это был ещё неопытный, незнакомый с жизнью певец, но вместе с тем в его стихотворениях чувствовалось страстное чувство молодого бойца, и было ясно выражено благородное направление поэта. Было видно, что добро от зла поэт отличает вполне точно и со свойственным молодости жаром зовёт общество и стремится сам на битву со злом. Поэт видел зло, господствующее в обществе, и другие явления для него отступали на второй план. Искусство он затрагивает только чуть-чуть, любви, которая обыкновенно играет такую важную роль в стихотворениях молодых поэтов, он отводит не многим больше места.
Воспевая любовь, он часто напоминает, что есть нечто высшее, чему должно уступать личное чувство; он часто говорит о разлуке, как о необходимости, а иногда совершенно отталкивает любовь во имя высшего начала:
Не в силах я лгать пред тобою,
А правда страшна для тебя…
К чему же бесплодной борьбою
Всечасно терзать нам себя?
В кумирах мне бога не видеть,
Пред ними чела не склонить!
Мне всё суждено ненавидеть,
Что рабски привыкла ты чтить!
Эдвард Мунк “Расставание”
Алексей Плещеев посещал литературные вечера, собрания философского кружка братьев Бекетовых, где познакомился с писателями: Фёдором Достоевским, Иваном Гончаровым, Михаилом Салтыковым-Щедриным. Достоевский стал близким другом Алексея Николаевича. Он посвятил поэту свою раннюю повесть «Белые ночи». Во второй половине 1840-х Плещеев увлёкся социалистическими идеями. Он читал работы философов Шарля Фурье и Анри Сен-Симона. Вскоре поэт присоединился к кружку Михаила Буташевича-Петрашевского, в который, кроме него, входило еще 23 человека, в том числе и его друг, Фёдор Достоевский. После этого Плещеев решил оставить университет.
В первые годы своей деятельности молодой поэт является перед нами выразителем только двух настроений: призыва и разочарования. Эти два настроения и должны главенствовать над всеми другими, потому что в них выражаются главнейшие стороны душевной работы каждого мыслящего человека: недовольство настоящим и стремление к лучшему будущему, исследование и вывод, анализ и синтез. Юность Плещеева как раз совпала с эпохой сороковых годов, с эпохой пробуждения в русском обществе умственных интересов. Это было время ученья, и лучшие представители общества принялись с жаром новичков знакомиться с результатами, с плодами, которые давала им Западная Европа. Редкая дисгармония, происходившая от столкновения европейской науки и нашей доморощенной некультурности, в ту отдаленную эпоху не могла остаться незамеченной и не могла не вызвать отклика со стороны чуткой и отзывчивой души поэта. Как птица, посаженная в клетку, не хочет мириться с неволей, в отчаянии бьётся о крепкие прутья, видя вдали простор полей и лесов, которых она лишена, изливает в звонких песнях муки своего маленького сердца: так и поэт, видя, как не соответствует его действительность тем идеалам, которые он выработал или воспринял, выражает в звуках и недовольство и отчаянье, и гнев, и надежду. А так как «святое недовольство» настоящим и стремление к лучшему будущему принадлежать к таким чувствам, которые будут постоянно волновать человеческие сердца, то и поэзия порыва и скорби настолько бессмертна, насколько может что-либо избежать смерти в этом мире. А потому и лирические стихотворения Плещеева родственно-близки каждой живой душе и стяжали усопшему поэту вечную память, если только может быть что-нибудь вечное в этом мире.
Таковы были главнейшие мотивы поэзии Плещеева «в те дни, когда так были новы все впечатленья бытия»… Природа мало интересовала поэта, так как он сам ещё был близок к природе. Он не обращал внимания на детей, потому что и сам он ещё дитя. В его стихах, как и в сердце, ещё не было места.
Жизнь современного поэту общества так же не рисуется нам в его первых стихотворениях, потому что он ещё не знал жизни. И песня порыва и скорби являлись результатами ясновидения чуткого сердца, или внушались вдохновенными голосами западных борцов любви и разума. А эти голоса внушали:
Сильнее стучи, и тревогой
Ты спящих от сна пробуди!
Вот смысл глубочайший искусства;
А сам маршируй впереди!
К.П. Брюллов “Сон молодой девушки перед рассветом”
Но скоро поэт узнал, что спящих можно будить только тогда, когда в них назрела потребность проснуться. Это знание досталось поэту нелегко, – он должен был на несколько лет прервать свою поэтическую деятельность, что было в первую очередь связано с его ссылкой.
У поэта дома проходили встречи членов клуба петрашевцев, на которых обсуждались работы философов-социалистов, в том числе запрещенные в России. В марте 1849 года Плещеев приехал в Москву. Там он достал и выслал Достоевскому тетрадь с «Письмом Белинского к Гоголю». Его нельзя было распространять в России из-за призывов к «пробуждению в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и неволе». Достоевский прочитал письмо на собрании петрашевцев 15 апреля 1849 года. Однако за членами кружка петрашевцев и посетителями их встреч шла слежка. Уже 23 апреля были арестованы 43 человека, которые находились в Петербурге. 28 апреля Николай I подписал и направил в Москву секретное поручение «о немедленном и внезапном арестовании литератора Плещеева». Поэта задержали, доставили в Петербург и поместили в Петропавловскую крепость. Расследование шло около полугода. Плещеева несколько раз допрашивали. Следователи полагали, что писатель специально поехал в Москву, чтобы достать для петрашевцев запрещенную литературу. Плещеев утверждал, что отправился туда, потому что «давно имел желание повидаться с теткой, живущей в Москве, с которой не виделся около девяти лет». В декабре 1849 года Алексею Плещееву и другим петрашевцам вынесли приговор – расстрел. Их обвинили в распространении запрещенной литературы и революционных идей. 22 декабря петрашевцев привезли на Семёновский плац. Там перед каждым из них лично прочитали приговор, а затем объявили, что смертная казнь отменена.
В итоге Плещеева приговорили к четырём годам каторги, а затем вновь изменили приговор. Его направили на службу рядовым в Уральск в Отдельный Оренбургский корпус. Следующие четыре года поэт почти не занимался литературой, не получал отпусков. Он писал об Оренбурге: «Эта безбрежная степная даль, ширь, черствая растительность, мёртвая тишина и одиночество — ужасны». В Оренбурге Плещеев познакомился с поэтами Тарасом Шевченко, Михаилом Михайловым и Алексеем Жемчужниковым, польским революционером Сигизмундом Сераковским, к кружку которого он присоединился. Журналист Бронислав Залесский писал о встречах этого объединения: «Один изгнанник поддерживал другого <…> После муштры собирались часто дружеские собеседования. Письма с родины, новости, принесенные газетами, были предметом бесконечного обсуждения».
Алексей Николаевич Плещеев не обладал крупным поэтическим талантом, однако его поэзия займёт видное место среди произведений наших «poёtae minores». Если стихотворения Плещеева не блещут искусством отделки, зато их материал – чистейшее поэтическое золото, и недостатки их формы вполне искупаются благородством содержания. В самом деле, в то время как большинство наших второстепенных поэтов изображают в своих произведениях настроения личной, частной жизни, иногда даже настроения не особенно возвышенного свойства, – Плещеев избрал своей специальностью изображение настроений социального характера, возникающих под влиянием любви к ближнему и увлечения общественными идеалами.
Ближе всех по характеру и по роду своей поэтической деятельности Алексею Николаевичу подходит Николай Платонович Огарев. Некоторые из стихотворений первого кажутся порою подражанием второму. Как напоминает, например, стихотворение Плещеева «Раздумье» («Дни скорби и тревоги, дни горького сомненья») огаревское – «Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем». Сама судьба обоих поэтов имеет много общего: оба подвергались политическим невзгодам; один был несчастлив в семейной жизни, на другого сильно подействовала утрата любимой жены. Но есть и существенное различие в условиях развития поэтических талантов обоих. Николай Платонович жил под гнётом общественных условий своей эпохи. Его песня была подавлена окружающим мраком, в котором не предвиделось никакого просвета. За то Огарев был сильная личность, смело ратовавшая против современных ему общественных условий. Напротив, Плещеев начал свою поэтическую деятельность, когда заря освобождения уже занималась; он видел и воспел восход солнца свободы, разгонявший мрак дореформенной эпохи. Но как личность, Алексей Николаевич был слабее Николая Платоновича. Оттого в унылом тоне поэзии Огарева слышатся более мрачные ноты: это стоны души, задыхающейся в атмосфере окружающей её жизни, и если в его стихах мелькают порой ноты добрые, они свидетельствуют лишь о стойкости и живучести его натуры. Напротив, поэзия Алексея Плещеева жизнерадостнее, бодрее: это скорее поэзия праздничная, торжествующая, чем унылая, и если в ней есть грустные элементы, то источник их заключается в самой личности поэта, не вынесшей тяжких испытаний и неравных битв. Хотя поэт и увидел победу, но он слишком устал от трудности её достижения, чтобы воспеть её полным голосом. Эта усталость, надорванность, звучащая в плещеевской поэзии иногда посреди самых торжественных гимнов, подала известной части критиков повод даже к обзыванию всей поэзии Плещеева «либеральным нытьём», кличкой, столь не подходящей к бодрым стихам Алексея Николаевича.
Лучшими стихотворениями Плещеева следует признать те, в которых отразилось его общественное настроение. Алексея Николаевича нельзя считать политическим поэтом в общепринятом смысле этого слова, какими были, например, Данте, Гюго, Барбье… В его стихах нельзя найти его политических идеалов; из них не видно, с чем бороться он приглашает, какой строй кажется ему наиболее справедливым, кто его друзья, а кто враги. В своём лучшем политическом гимне, входящем в его первый сборник в 1846 году – «Вперед! без страха и сомненья» – Плещеев так рисует будущую программу своей деятельности:
Жрецов греха и лжи мы будем
Глаголом истины карать,
И спящих мы от сна разбудим
И поведем на битву рать!
Не сотворим себе кумира
Ни на земле, ни в небесах;
За все дары и блага мира
Мы не падем пред ним во прах!..
Провозглашать любви ученье
Мы будем нищим, богачам,
И за него снесем гоненье,
Простив безумным палачам!
Блажен, кто жизнь в борьбе кровавой,
В заботах тяжких истощил;
Как раб ленивый и лукавый,
Талант свой в землю не зарыл!
Пусть нам звездою путеводной
Святая истина горит;
Герард Сегерс “Христос и Кающиеся Грешники”
Под такой программой, не задумываясь, может подписаться всякий искренней общественный деятель, без различия направлений и взглядов. Но если общественным гимнам Алексея Николаевича недостаёт определенности политических симпатий, зато они отличаются необыкновенной цельностью и верностью настроения. При чтении таких стихов, как только что приведённый гимн, «Сон», «Поэту» («Кто не страдал святым страданьем»), «Страдал он в жизни много, много», и других, в душе звучат лучшие их струны – бескорыстная любовь к ближнему, самоотверженная готовность бороться во имя лучших идеалов, стремление к правде и справедливости, бодрое ожидание предстоящих трудов, – словом, всё, за что мы любим молодость, во имя чего мы так охотно прощаем ей ошибки и заблуждения. При чтении таких стихов Плещеева загорается сердце, и мысль переносится в прежнее молодое время, всегда кажущееся лучшим оттого, что его уже нет. И в том, что Алексей Плещеев умел отразить в своих стихах это молодое чувство, умел задать именно эти благородные свойства человеческой души, следует видеть его главнейшую поэтическую заслугу.
В конце 1850-х Алексей Николаевич снова стал заниматься литературой. Его стихотворения, рассказы и переводы тех лет печатали в журнале Михаила Каткова «Русский вестник». По рекомендации поэта Михаила Михайлова некоторые из них опубликовал Николай Некрасов в «Современнике». В 1858 году вышел второй отдельный сборник стихотворений Плещеева. Эпиграфом к нему стала строка из стихотворения Генриха Гейне «Я не в силах был петь…». Критик Николай Добролюбов писал о нём: «Сила обстоятельств не дала развиться в г. Плещееве убеждениям, вполне определенным и ровным <…> Нельзя в них не заметить следов какого-то раздумья, какой-то внутренней борьбы, следствие потрясенной и еще не успевшей снова установиться мысли».
Поэтому в стихотворениях позднейшего периода у Плещеева к бодрому настроению примешивается чувство личной усталости и надорванности. Но даже в самые тяжкие минуты скорби он не терял надежды на лучшее будущее. Так, даже в те минуты, когда ему казалось, что его «молодые лета исчезли без следа», и что взамен них душа обрела…
…лишь жалкое в себе разуверенье
Да убеждение в бесплодности борьбы,
Да мысль, что ни одно правдивое стремленье
Ждать не должно себе пощады от судьбы.
он всё-таки заключает свою элегию словами:
И хоть не вижу я отрадного рассвета –
Еще невольно взор с надеждой смотрит вдаль.
Алексей Николаевич в такие «дни скорби и тревог» не думал об измен своему знамени, не находил, что «убеждение в бесплодности борьбы» даёт ему самому право всё бросить и зарыть талант «как раб ленивый и лукавый», но горячо молился:
О боже мой, восстанови
Мой падший дух, мой дух унылый;
Я жажду веры и любви,
Для новых битв я жажду силы.
И то впадая в уныние, то снова воскресая духом, Плещеев, как жаворонок, воспевший зарю освободительной эпохи, увидел и восход солнца и слил свой голос с «всемирным благовестом победных солнечных лучей». Это победные гимны Алексея Николаевича: «Трудились, бедные, вы, отдыха не зная», «Была пора: своих сынов» и «Перед ветхою избёнкой», несмотря на свою торжественность, несмотря на уверенность, что…
Не страшен нам и новый враг,
И с ним отчизна совладает…
Смотрите! уж редеет мрак,
Уж свет повсюду проникает,
И, содрогаясь, чует зло,
Что торжество его прошло.
М.В. Копьев “Молитва”
Так, впрочем, всегда бывает с нервными людьми, когда, после долгого ожидания и долгой борьбы, они, наконец, получают желаемое. Не столько чувствуется радость, сколько усталость от вынесенных трудов и испытаний, прежде не замечавшаяся вследствие подъёма нервов.
В первые годы освободительной эпохи Алексей Николаевич принял живое участие в обличительной деятельности тогдашней литературы. Этой деятельности посвящены его прозаические произведения, выходившие в пятидесятых и шестидесятых годах, и некоторые из стихотворений. В это время Алексей Николаевич писал о проходивших в России либеральных реформах Александра II – земельной, судебной, образовательной. Поэт не одобрил отмену крепостного права в 1861 году. Он считал, что правительство отдает «бедного мужика на жертву чиновничьему грабежу». В стихотворениях этого периода Плещеев призывал устроить в России революцию по образцу Франции. Поддерживал он и студенческие протесты. В стихотворении «Лжеучителям» он поддержал революционную молодежь. Поводом для написания этого произведения стала лекция профессора Московского университета и юриста Бориса Чичерина, который призывал бороться с «анархией умов». Впрочем, в этих своих произведениях Алексей Николаевич не выказал достаточного таланта. К нему самому можно было применить его стихи, что «не всякому дано святое право обличенья». Добролюбов в одной из своих критических статей вполне справедливо осмеял плещеевских героев, заеденных средой: какие же они герои, если их могла заесть среда? Плещеева также упрекали и в «неопределенности». Поэт пытался выработать собственную политическую позицию и в своих произведениях зачастую поддерживал противоположные точки зрения. Достоевскому он писал: «Нужно сказать новое слово, а где оно?»
Сверх того, обличения Алексея Плещеева были направлены против таких почти стихийных условий общественной жизни, что самое орудие обличения – небольшая повесть или хорошенькое стихотворение – не в силах будучи пошатнуть общественной несправедливости, производило впечатление ничтожного и смешного. Примером может служить небольшое стихотворение, в котором описывается покинутый владельцем дворец.
Стихотворение это кончается такой строфой:
Стоит уныло дом – а на крылечных плитах,
Под рубищем дрожа, бедняк заснуть прилег
И думает: «Когда б в палатах позабытых
От стужи дали мне хоть тесный уголок!»
Впрочем, все эти обличения, кажущиеся бесплодными и скучными, в своё время нравились и имели успех: каждая эпоха имеет свои странности, и хотя теперь, конечно, никто не вспоминает о прозаических разсказах Плещеева и не читает его обличительных стихов, перепечатанных в «Собрании стихотворений», однако в истории его поэтической деятельности необходимо упомянуть и о них.
Общественное настроение поэзии Плещеева особенно украсило его стихи, посвященные описаниям любви и природы. Мы так избалованы роскошными описаниями женской красоты у Майкова и Полонского, картинами природы у Тютчева и Фета и, наконец, самых возвышенных настроений любви у Фета, что, конечно, не стали бы читать всего этого в стихах Алексея Николаевича, у которого нет ни удачных эпитетов, ни музыкальных размеров, если бы любовь и природа не являлись в стихах Плещеева в совершенно особом, благородном освещении. В самом деле, как ни возвышена, как ни отвлечена и бескорыстна порою любовь в стихотворениях Фета, всё же у него женщина всегда рассматривается как возможный источник наслаждений, хотя бы исключительно эстетического и нравственного свойства. Быть может, Алексею Плещееву были бы недоступны такие чувствования Фета, но зато он смотрел на женщину преимущественно как на друга, на жену, как на верную спутницу трудовой жизни, которая поможет ободрить поэта, пойдёт с ним рука об руку в течение всей жизни, а не ограничится только тем, что будет украшать его поэтический досуг.
Сам Алексей Николаевич женился в Оренбурге – там же, где и служил в пограничной комиссии, а затем – в канцелярии оренбургского губернатора. Его супругой стала дочь надзирателя Илецкого соляного прииска Еликонида Руднева. Поэт писал ей: «Ваша любовь одна способна исцелить мою болезненную натуру, которая сделалась такой единственно потому, что много выпало мне разных невзгод». У них Плещеева и Рудневой было трое детей. В браке поэт и его супруга прожили семь лет — до смерти Рудневой в 1864 году.
В стихотворении: «Ты помнишь, поникшие ивы», любимая женщина так рассказывает историю своей любви поэту:
Мы много любили с тобой,
Но светлых часов было мало
Дано нам суровой судьбой.
Узнали мы иго неволи,
Всю тяжесть житейских цепей,
Изныло в нас сердце от боли;
Но скрыли мы боль от людей.
В святилище наших страданий
Не дали вломиться толпе,-
И молча, без слез и рыданий,
Мы шли по тернистой тропе.
Вполне естественно, что если от любимой женщины ждёшь таких жертв, считаешь её способной на такую жизнь, то жаждешь и сам стать лучше и чище. Потому, когда у Плещеева «духа дремлющая сила на зов откликнулась любви», он заботился прежде всего,
Чтобы душа моя была
Твоей души достойна ясной,
Чтоб сердца преданности страстной
Ты постыдиться не могла!
Не следует, впрочем, думать, что преобладание отвлеченных интересов в любви Алексея Николаевича сделало его неспособным понимать грацию женственности и ту шутливую ласковость, которая всего лучше скрашивает будничную жизнь. Его стихотворения: «Доброй ночи! – ты сказала», «Да, я люблю тебя, прелестное созданье» и «Зимнее катанье» доказывают весьма наглядным образом, как поэт умел понимать и ценить женскую ласку.
Маркус Стоун “Ссора влюблённых”
Как в любви Плещеев привил к женщине общественный элемент и сделал подругу своей жизни участницею своих политических стремлений, так и в природе поэт находил только истолкование и отражение тех же общественных стремлений. Солнце, пробившееся чрез непорочные облака, чтобы ласкать «грешную землю», является у поэта символом любви и всепрощения; птичка прилетает из чужих краёв, чтобы своей песней утешить горемыку-бедняка; сосновый лес, кивая, простирает ветви, как бы благословляя на труд суровый, на путь святой молодого борца за правду; наконец сам поэт приходил к природе затем, чтобы, как сказочный Микула Селянинович:
Чтобы с себя я мог стряхнуть
И лжи и лености оковы
И с сердцем чистым, с силой новой
Опять пустился бодро в путь…
Несмотря на свою постоянную готовность идти на бой с неправдой, поэт отнюдь не похож на сурового воина в косматом шлеме: он появляется сначала восторженным, мечтательным юношей, затем усталым, кротким мужем и, наконец, добродушным, незлобивым дедушкой. Особенно ясно сказалась эта мягкость характера Плещеева в его стихотворениях для детского возраста. Очень немногие поэты умеют писать для детей, и к этим немногим следует причислить и Алексея Николаевича.
Стихотворения его для детей не только занимательны, просты, проникнуты самыми гуманными чувствами и притом чужды всякого нравоучения, что особенно важно для детей, но сверх всего этого действительно поэтичны и трогательны. Как грациозно, например, его стихотворение «Завтра», в котором рассказывается история шалуна, отложившего уроки на завтра, чтобы набегаться в саду среди природы. Когда он, наконец, вернулся к матери:
Замер выговор невольно
На устах ее. Она
Говорит себе: «Уж завтра
Распеку я шалуна!
А сегодня расцелую…»
И целует без конца,
И свести не может взора
С загорелого лица…
Фредерик Морган “Материнская любовь”
В заключение необходимо сказать несколько слов о переводных стихотворениях Плещеева. Алексей Николаевич много черпал из иностранной литературы. Его обличительные стихи в значительной степени заимствованы у современных немецких поэтов, которые почти одновременно с русскими переживали влияние реакции. В его некоторых оригинальных стихотворениях можно проследить влияние Гервега, Липса, Прутца, Шульца. Поэтому нет ничего удивительного, что Плещеев также весьма охотно переводил стихотворения названных поэтов. При этом нужно сказать, что он обладал необыкновенным талантом выбирать для своих переводов всё лучшее и наиболее ценное, и его переводы иностранных поэтов представляют собою прекрасную хрестоматию немецкой и английской поэзии нынешнего века. Из более крупных переводов Алексея Плещеева отметим как особенно удачные – переводы «Ратклифа» Гейне (перевод сделан такими мелодичными стихами, что Кюи на его текст написал свою оперу) и «Струэнзе» Бэра.
Автор статьи: Варвара Картушина
